Неточные совпадения
Молодые художники отказывались от традиционного академизма, требовавшего подражания классическим образцам, главным образом итальянского искусства, и выступали за создание
русского самобытного искусства, проникнутого передовыми, демократическими
идеями.
— Правильная оценка. Прекрасная
идея. Моя
идея. И поэтому:
русская интеллигенция должна понять себя как некое единое целое. Именно. Как, примерно, орден иоаннитов, иезуитов, да! Интеллигенция, вся, должна стать единой партией, а не дробиться! Это внушается нам всем ходом современности. Это должно бы внушать нам и чувство самосохранения. У нас нет друзей, мы — чужестранцы. Да. Бюрократы и капиталисты порабощают нас. Для народа мы — чудаки, чужие люди.
«Устроился и — конфузится, — ответил Самгин этой тишине, впервые находя в себе благожелательное чувство к брату. — Но — как запуган
идеями русский интеллигент», — мысленно усмехнулся он. Думать о брате нечего было, все — ясно! В газете сердито писали о войне, Порт-Артуре, о расстройстве транспорта, на шести столбцах фельетона кто-то восхищался стихами Бальмонта, цитировалось его стихотворение «Человечки...
— «Западный буржуа беднее
русского интеллигента нравственными
идеями, но зато его
идеи во многом превышают его эмоциональный строй, а главное — он живет сравнительно цельной духовной жизнью». Ну, это уже какая-то поповщинка! «Свойства
русского национального духа указуют на то, что мы призваны творить в области религиозной философии». Вот те раз! Это уже — слепота. Должно быть, Бердяев придумал.
— У нас развивается опасная болезнь, которую я назвал бы гипертрофией критического отношения к действительности. Трансплантация политических
идей Запада на
русскую почву — необходима, это бесспорно. Но мы не должны упускать из виду огромное значение некоторых особенностей национального духа и быта.
–…второстепенный, которому предназначено послужить лишь материалом для более благородного племени, а не иметь своей самостоятельной роли в судьбах человечества. Ввиду этого, может быть и справедливого, своего вывода господин Крафт пришел к заключению, что всякая дальнейшая деятельность всякого
русского человека должна быть этой
идеей парализована, так сказать, у всех должны опуститься руки и…
О, не беспокойся, я знаю, что это было «логично», и слишком понимаю неотразимость текущей
идеи, но, как носитель высшей
русской культурной мысли, я не мог допустить того, ибо высшая
русская мысль есть всепримирение
идей.
Похвалы его дворянству и слова его: «Je mourrai gentilhomme» [«Я умру дворянином» (франц.).] — нимало меня не смущали: я осмыслил, какой это был gentilhomme; это был тип, отдающий все и становящийся провозвестником всемирного гражданства и главной
русской мысли «всесоединения
идей».
Мало того, еще в Москве, может быть с самого первого дня «
идеи», порешил, что ни закладчиком, ни процентщиком тоже не буду: на это есть жиды да те из
русских, у кого ни ума, ни характера.
— Я не знаю, в каком смысле вы сказали про масонство, — ответил он, — впрочем, если даже
русский князь отрекается от такой
идеи, то, разумеется, еще не наступило ей время.
Идея чести и просвещения, как завет всякого, кто хочет присоединиться к сословию, незамкнутому и обновляемому беспрерывно, — конечно утопия, но почему же невозможная? Если живет эта мысль хотя лишь в немногих головах, то она еще не погибла, а светит, как огненная точка в глубокой тьме.
Славянская
идея и славянское единение невозможны, если
русский и православный тип славянства признается полной и исключительной истиной, не нуждающейся ни в каком дополнении и ни в каком существовании других типов славянской культуры.
Старые славянофильские идеалы были прежде всего идеалами частной, семейной, бытовой жизни
русского человека, которому не давали выйти в ширь исторического существования, который не созрел еще для такого существования [Я не касаюсь здесь церковных
идей Хомякова, которые очень глубоки и сохраняют свое непреходящее значение.].
В основу славянской
идеи, как и вообще в основу
русской мессианской
идеи, можно положить лишь
русский духовный универсализм,
русскую Всечеловечность,
русское искание Града Божьего, а не
русскую национальную ограниченность и самодовольство, не
русский провинциализм.
Мысль, жизнь
идей всегда подчинялась
русской душевности, смешивающей правду-истину с правдой-справедливостью.
Ныне мы вступаем в новый период
русской и всемирной истории, и старые, традиционные
идеи не годны уже для новых мировых задач, которые ставит перед нами жизнь.
К
идеям этого порядка прилипло много фальши и лжи, но отразилось в них и что-то подлинно народное, подлинно
русское.
В мировой борьбе народов
русский народ должен иметь свою
идею, должен вносить в нее свой закал духа.
Русская национальная мысль чувствует потребность и долг разгадать загадку России, понять
идею России, определить ее задачу и место в мире.
Русское национальное самосознание должно полностью вместить в себя эту антиномию:
русский народ по духу своему и по призванию своему сверхгосударственный и сверхнациональный народ, по
идее своей не любящий «мира» и того, что в «мире», но ему дано могущественнейшее национальное государство для того, чтобы жертва его и отречение были вольными, были от силы, а не от бессилия.
А готово ли наше
русское общественное сознание быть носителем и выразителем славянской
идеи?
И, наоборот, полное отрицание национализма может быть явлением глубоко
русским, неведомым западному миру, вдохновленным вселенской
идеей о России, ее жертвенным мессианским призванием.
И одним из самых печальных фактов нужно признать равнодушие к
идеям и идейному творчеству, идейную отсталость широких слоев
русской интеллигенции.
Это — корень
русского народничества, враждебного мысли и
идеям.
Русская радикально-демократическая интеллигенция, как слой кристаллизованный, духовно консервативна и чужда истинной свободе; она захвачена скорее
идеей механического равенства, чем свободы.
Крайнее утверждение национализма у нас нередко соединяется с отрицанием
русского мессианизма, с абсолютным непониманием мессианской
идеи и отвращением от нее…
Идея святой Руси имела глубокие корни, но она заключала в себе и нравственную опасность для
русского человека, она нередко расслабляла его нравственную энергию, парализовала его человеческую волю и мешала его восхождению.
В самых причудливых и разнообразных формах
русская душа выражает свою заветную
идею о мировом избавлении от зла и горя, о нарождении новой жизни для всего человечества.
Русская нелюбовь к
идеям и равнодушие к
идеям нередко переходят в равнодушие к истине.
Русская интеллигенция, хотя и зараженная поверхностными позитивистическими
идеями, была чисто
русской в своей безгосударственности.
Идеей этой, поистине мессианской
идеей, одинаково одержим Бакунин и Н.Ф. Федоров,
русский социалист и Достоевский,
русский сектант и Вл. Соловьев.
Славянофилы, действительно, преклонялись больше перед
русской «
идеей», чем перед фактом и силой.
Я верю, что бессознательно славянская
идея живет в недрах души
русского народа, она существует, как инстинкт, все еще темный и не нашедший себе настоящего выражения.
Русские не могут удовлетвориться отрицательной
идеей отражения германского милитаризма и одоления темной реакции внутри.
Творческое движение
идей не вызывает к себе сколько-нибудь сильного интереса в широких кругах
русского интеллигентного общества.
Западничество совсем не признавало ценности национальности, и славянская
идея была окончательно чужда и
русским либералам и
русским революционерам.
И мессианская
идея, заложенная в сердце
русского народа, была плодом страдальческой судьбы
русского народа, его взысканий Града Грядущего.
Но
идеи русской общественности, призванной перестроить
русскую жизнь и обновить власть, охладели и выветрились раньше, чем наступил час для их осуществления в жизни.
В широких кругах
русской интеллигенции и
русского передового общества демократические
идеи и идеологии принимались, как само собой разумеющаяся правда.
Вопрос в том, чтобы Россия окончательно отказалась от той пугающей и отталкивающей
идеи, что «славянские ручьи сольются в
русском море», т. е. признала вечные права за всякой национальной индивидуальностью и относилась к ней, как к самоценности.
Их не призывали к осуществлению своих
идей, и их
идеи часто бывали лишь прекраснодушием
русского человека.
Возражение, что эти кружки, не заметные ни сверху, ни снизу, представляют явление исключительное, постороннее, бессвязное, что воспитание большей части этой молодежи было экзотическое, чужое и что они скорее выражают перевод на
русское французских и немецких
идей, чем что-нибудь свое, — нам кажется очень неосновательным.
Деятели
русской революции вдохновлялись
идеями уже устаревшего
русского нигилизма и материализма и были совершенно равнодушны к проблемам творческой мысли своего времени.
В ноябре 1944 года я прочел от Союза писателей в помещении Союза
русских патриотов публичный доклад на тему «
Русская и германская
идея».
Я очень ценил и ценю многие мотивы
русской религиозной мысли: преодоление судебного понимания христианства, истолкование христианства как религии Богочеловечества, как религии свободы, любви, милосердия и особой человечности, более, чем в западной мысли выраженное эсхатологическое сознание, чуждость инфернальной
идее предопределения, искание всеобщего спасения, искание Царства Божьего и правды Его.
Наиболее близка мне была
идея Богочеловечества, которую продолжаю считать основной
идеей русской религиозной мысли.
Трагично для
русской судьбы было то, что в революции, готовившейся в течение целого столетия, восторжествовали элементарные
идеи русской интеллигенции.
Я же происхожу из среды
русского дворянства, проникнутого просветительски-вольтерианскими, свободомыслящими
идеями.
Славянофилы усвоили себе гегелевскую
идею о призвании народов, и то, что Гегель применял к германскому народу, они применяли к
русскому народу.
Русской религиозной мысли вообще была свойственна
идея продолжающегося боговоплощения, как и продолжающегося в явлении Христа миротворения.
В
русском мессианизме, столь свойственном
русскому народу, чистая мессианская
идея Царства Божьего, царства правды, была затуманена
идеей империалистической, волей к могуществу.